Борис Херсонский. Они видели Сталина...
Борис Херсонский. Пик Коммунизма
Ярослав Смеляков. Кладбище паровозов
Верных 80 лет прошло – и картины так называемого сталинского периода советской истории заняли своё место в общем потоке живописи. Мы уже не обращаем внимание на портреты великого вождя или его соратников (а также подельников) только потому что там изображены бывшие вожди. Это – изображения бывших протухших богов. А вот на тщательно выписанные бытовые мелочи тех лет глядим с восторгом. И разные бытовые сцены, изображённые на картинах тех лет, увлекают иной раз больше тогдашних кинофильмов. Ведь всем знакомы картины Ф. П. Решетникова «Прибыл на каникулы» и «Опять двойка»! И все восторгаются живописью А. А. Пластова. Вот и на этой картине художника Д. К. Мочальского куда как интереснее рассматривать всех этих людей из прошлого, изображённых вполне жизнерадостно и реалистично (Мочальского называли романтиком соцреализма), чем размышлять о том, кого они видели приблизительно час назад, проходя по Красной площади. Стихотворение Б. Херсонского сообщает картине ещё одно измерение – будущее время. Прочтёшь и подумаешь – все изображённые на картине, уже не живые. Унесли их в небеса деловитые ангелы социализма. Ведь, действительно, верных 80 лет прошло.
Они видели Сталина.
Они видели Сталина. В почти гимназических формах
восхищенные мальчики размахивают руками,
чувствуя себя побывавшими в бурях и штормах
советскими военными моряками
или пилотами, выигравшими бой с фашистами и облаками.
На заднем плане взрослые дяди несут свернутые транспаранты.
Красный цвет приглушен серостью осенней погоды.
Все они наши. Все они демонстранты,
разодетые в драповое уродство тогдашней моды.
Впереди – хрущевская оттепель. Позади боевые походы.
Потому что красное знамя лучше на сером фоне.
А товарищ Сталин лучше в гробу, чем на параде.
Закончил бы семинарию – проповедовал бы на амвоне,
но исключен ибо был вожаком в молодежном стаде,
была бы тогда баррикада, сражался бы на баррикаде.
Они видели Сталина на трибуне. Немного позднее
незадолго до получения школьного аттестата,
они увидят его рядом с Лениным в Мавзолее.
Он посмотрит на них из гроба, подумает: «Повзрослели ребята».
Пишите Сталину письма, не ведая адресата.
Это картина в Третьяковке, в тяжелом золоченом багете,
она осталась прежней, но название изменила.
Не все ли равно, кого тогда на трибуне видели дети?
Они по прежнему счастливы. С ними Высшая сила.
Она на трибуне стояла. Она и плакаты носила.
Борис Херсонский
Не повезло этой горе. В 1932 году советские альпинисты, определив, что это – самый высокая гора Советского Союза,7495 метров, поняли, какое название ей следует дать. Конечно же, пик Сталина. А 3 сентября 1933 года группа советских альпинистов совершила первое восхождение на эту вершину. Подъём планировался в спешке и оказался очень трудным. Погибли двое участников, а до вершины добрался только Евгений Абалаков, брат другого известного альпиниста и изобретателя спортивного оборудования Виталия Абалакова. Что характерно для того времени двое из членов экспедиции были растреляны в 1937 году, а Евгений Абалаков, пройдя всю войну погиб при загадочных обстоятельствах в 1948 году. Когда в 1962 году оказалось, что Сталин был недостоин того, чтобы его именем назвали одну из самых высоких точек на Земле, гору переименовали, казалось бы надёжно, в пик Коммунизма. Имя тоже было так себе, и это обыгрывает в своём стихотворении Борис Херсонский. А после распада СССР гора оказалась на территории самостоятельного Таджикистана. Тут-то и оказалось, что неправильно она названа. Ошибку исправили. Пик назвали именем Исмоила Сомони, основателя средневекового таджикского государства.
Россия - наше отечество. Коммунизм неизбежен.
Пик Коммунизма торчит - обледенел, заснежен.
Холодно, скользко, удержаться нельзя,
остается дышать в ладони, на месте топтаться веками,
глазами завидовать и загребать руками
разреженный воздух, к пропасти плавно скользя.
А в долине генсеки, реки, арыки, совхозы.
По невысоким скалам весело скачут козы,
в предгорьях теснятся рабочие в душных цехах,
сталь выплавляют, потом ее закаляют,
а на турбазе-люкс комсомольцы гуляют,
и по мускулистым спинам ходит Венера в мехах.
Острые каблучки нежнее колес КАМАЗа.
техника - вот настоящее садо-мазо,
без плеток, булавок и кожаного белья.
Железный век бывает по-своему нежен.
Пик Коммунизма торчит - обледенел, заснежен,
вроде - всем хорош, да негож для жилья.
Борис Херсонский
Это стихотворение появилось, когда доживала последние месяцы советская власть. Оно выражало те чувства, которые носились тогда в общественном сознании, то есть во многих головах. Дореволюционная Россия, «которую мы потеряли» была не то что неплоха, а прекрасна. Замены не требовала. Государь-император был страстотерпец и пострадал от ужасных революционеров. Которые довели великую империю сначала до распада, потом до Гражданской войны, а потом – до ужасов гулага. И вместе с тем это было прекрасное стихотворение о вечно мятущейся молодёжи, остро переживающией несправедливости явные и придуманные, не желающей путать понятия «Отечество» и «Ваше превосходительство» . Стремящейся всё перестроить по своему разумению, и, надо сказать, не такое уж плохое было это разумение. И о том, что эти самые «дети дьячков, не стиравшие воротничков», добились, чего хотели, столкнули с места махину, и покатилось...
Курсистка
Анне Пустынцевой
Анна, курсистка, бестужевка, милый дружок,
Что вы киваете так отрешенно и гордо?
Видимо, вечером — снова в марксистский кружок
В платьице жертвенно-строгом, под самое горло?
Аннушка, вы не поверите, как я устал!
Снова тащиться за вами, голубушка, следом,
Снова при тусклой коптилке читать «Капитал»,
Будто не зная других развлечений по средам!
Дети дьячков, не стиравшие воротничков,
С тощими шеями, с гордостью чисто кретинской,
Снова посмотрят презрительно из-под очков
На дворянина, пришедшего вместе с курсисткой.
Что до меня, — посвящение в ваши дела
Движется медленно, я и на том благодарен.
Верить ли сыну помещика из-под Орла?
Хоть и студент, и словесник, а все-таки барин!
...Кто это злое безумие вам диктовал?
Аннушка, что вам тут делать, зачем среди них вы?
Прежде заладят: промышленность, рынок, товар...
После подпольно сипят про враждебные вихри...
Вследствие этого пенья сулят благодать...
Все же их головы заняты мыслью иною:
Ясно, что каждый бы вами хотел обладать,
Как в «Капитале» товар обладает ценою.
Сдавленным шепотом конспиративно орет
Главный поклонник Успенских, знаток Короленок:
«Бедный народ!» (Будто где-нибудь видел народ!)
После он всех призывает в какой-то застенок.
Свет керосинки едва озаряет бедлам.
Некий тщедушный оратор воинственней Марса:
Аннушка! Всю свою страсть безответную к вам
В поисках выхода он переносит на Маркса!
Сущий паноптикум, право. Гляди да дивись.
Впрочем, любимая, это ведь так по-российски —
То, что марксисты у нас обучают девиц,
Или, верней, что в политику лезут курсистки!
Душно мне в Питере, Аннушка. Давит гранит,
Геометрический город для горе-героев.
Ночью, бывало, коляска внизу прогремит,
И без того переменчивый сон мой расстроив, —
Думаешь, думаешь: что вы затеяли тут!
Это нелепо, но все ж предположим для смеха:
Что, если эти несчастные к власти придут?!
...В стенах промозглых гранитное мечется эхо.
Аннушка, милая, я для того и завел
Всю эту речь, чтобы нынче, в ближайшее лето,
Вас пригласить на вакации съездить в Орел.
Аннушка, как мне отчетливо видится это —
Запах вечерней травы, полуденных полей,
Вкус настоящего хлеба, изюмного кваса!
Даже не ведаю, что в усадьбе милей:
Дедушкин сад или бабушкин томик «Жильбласа!»
В августе яблоки, груши, малина — горой!
Верите ль, некуда деть — отдаем за бесценок!
К вашим услугам — отличнейший погреб сырой,
Если вам так непременно охота в застенок!
Будете там запрещенные книжки читать,
Ибо в бездействии ум покрывается ржавью.
Каждую ночку я буду вас так угнетать,
Как и не снилось российскому самодержавью!..
...Боже, давно ли? Проснулся, курю в полумгле.
Дождь не проходит, стекло в серебристых потеках.
Что-то творится сейчас на российской земле?
Там-то не ведают, где ж разглядеть в Териоках!
Видимо, зря я тогда в эмпиреях парил.
Знаете сами, что я никудышный оратор.
Может быть, если бы вовремя уговорил,
Мне бы спасибо сказал Государь Император.
Дмитрий Быков 1990
Кладбище паровозов
Кладбище паровозов.
Ржавые корпуса.
Трубы полны забвенья,
свинчены голоса.
Словно распад сознанья -
полосы и круги.
Грозные топки смерти.
Мертвые рычаги.
Градусники разбиты:
цифирки да стекло -
мертвым не нужно мерить,
есть ли у них тепло.
Мертвым не нужно зренья -
выкрошены глаза.
Время вам подарило
вечные тормоза.
В ваших вагонах длинных
двери не застучат,
женщина не засмеется,
не запоет солдат.
Вихрем песка ночного
будку не занесет.
Юноша мягкой тряпкой
поршни не оботрет.
Больше не раскалятся
ваши колосники.
Мамонты пятилеток
сбили свои клыки.
Эти дворцы металла
строил союз труда:
слесари и шахтеры,
села и города.
Шапку сними, товарищ.
Вот они, дни войны.
Ржавчина на железе,
щеки твои бледны.
Произносить не надо
ни одного из слов.
Ненависть молча зреет,
молча цветет любовь.
Тут ведь одно железо.
Пусть оно учит всех.
Медленно и спокойно
падает первый снег.
Ярослав Смеляков 1946