Самый страшный дефицит
Сейчас путешествовать – настоящее удовольствие. В Сети покупаешь билет, в Сети заказываешь жильё, выбирая из множества вариантов, тот, который более всего подходит для тебя. Быстро, удобно. Слава Великому Интернету!
К хорошему привыкаешь быстро. Я-то пока ещё помню, что лет пятьдесят назад одной из главных проблем в поездке по просторам Родины чудесной было отыскать ночлег в том населённом пункте, куда едешь. Даже в каком-нибудь нестоличном Курске могли возникнуть проблемы. В Москве же или в Ленинграде сложности с устройством в гостиницу возрастали кратно. Поэтому при поездке туда самым простым оказывался вариант устройства у знакомых. Самым простым, но не всегда самым удобным.
Дефицит мест в гостиницах был следствием жестокого дефицита жилья. Казалось бы, чему удивляться? В Советской стране дефицитом было всё. Но здешний климат жить на улице не позволяет, поэтому главным дефицитом оставалось жильё. Этот дефицит в советское время прикреплял человека к месту проживания посильнее, чем старинное, варварское, дореволюционное ещё, крепостное право. Хрущёвки можно ругать сколько угодно, но они стали одним из немногих проектов советской власти, реально улучшивших жизнь миллионов людей.
Большая деревня Москва
В каждом городе дефицит жилья проявлялся по-своему. В Москве, например, он способствовал тому, что столица вплоть до начала 1970-х годов оправдывала поговорку о том, что Москва – большая деревня.
Французский учёный, историк и фотограф Жак Дюпакье (Jacques Dupaquier) в первый раз посетил Москву в 1956 году. Он вспоминает, что был поражён, увидев, что Москва более чем на половину была деревянным городом, а за пределами центральных улиц царила бедность.
Планы партийного руководства по отношению к Москве были грандиозны. Чего стоила хотя бы плодотворная идея возведения в центре, рядом с Кремлём, Дворца Советов. Высоту этой огромной башни почти на четверть увеличивала гигантская статуя Ленина. Проект выглядел внушительно, хотя мало кто задумывался о том, каковой окажется окончательная сумма постройки, а также во сколько обойдётся эксплуатация Дворца Советов. К чему мелочиться?
С архитектурной точки зрения проект Дворца Советов тоже вызывал вопросы.
У художника К. Ф. Юона есть картина, которая называется вполне соцреалистически, «Утро индустриальной Москвы». Она написана в 1949 году, и её название обещает нечто духоподъёмное в стиле стихотворения В. Маяковского для детей.
Вставай!
Иди!
Гудок зовет,
и мы приходим на завод.
Народа — уйма целая,
тысяча двести.
Чего один не сделает —
сделаем вместе.
Что же мы видим на картине? Именно ту самую большую деревню. Если бы художник не упомянул в названии Москву, мы бы, пожалуй, и не поняли, что это – великая столица пролетарского государства. До самого горизонта – невысокие строения. Главные вертикальные ориентиры – заводские трубы, да ещё где-то вдалеке – контур церкви.
Действительно, средняя этажность Москвы в 1930-е – 1940-е годы была 4 – 5 этажей. То есть, здания поднимались над землёй на 15 – максимум 20 метров. На таком фоне 400-метровая башня выглядела бы, как гигантский средний палец, тянущийся к небесам, неприличный жест, демонстрируемый всему миру. Чтобы хоть немного поднять этажность города, после войны было решено окружить центр восьмью высотными зданиями. Эти здания тут же прозвали «сталинками», а архитектурный стиль, который они демонстрировали городу и миру – «сталинским ампиром». Хотя эти здания прославляли, как достижения передовых строительных технологий, они были более или менее удачными копиями не самых высоких небоскрёбов, построенных в Нью-Йорке ещё до Первой мировой войны.
Одновременно центральные улицы и проспекты Москвы начали застраивать домами повышенной этажности, спроектированными в духе того же советского имперского стиля. Поскольку в советской экономике капитальное строительство финансировалось из одного источника, из государственного бюджета, денег на подобное строительство даже в столице не хватало. Поэтому «сталинки» возводили важные министерства и ведомства, которые, в свою очередь, обеспечивали качественным жильём наиболее важных своих работников. Остальные выходили из положения, как могли.
А могли они единственным образом. По этой причине любые мало-мальски пригодные для жилья помещения в Москве были плотно заселены. Дореволюционные московские доходные дома были поделены на коммуналки. Кирпичные или деревянные домики – тоже. В пору моей студенческой юности, то есть в начале 1970-х годов, в Москве ещё было полно таких коммуналок.
В одном двухэтажном кирпичном домике, разделённом на множество коммуналок, мне даже довелось несколько месяцев пожить. Дом был уже явно столетнего возраста. Его существование заканчивалось. Жителей расселили. Дом был пуст, но от городских коммуникаций его пока не отключили. Приятель, получивший квартиру на московской окраине, дал мне свой ключ от опустевшей квартиры. Дом находился возле Киевского вокзала, можно сказать в центре. Очень удобно!
Чтобы не тревожить милицию, я пробирался в дом в темноте, а окно, выходившее на улицу, занавесил плотным одеялом, найденным в одной из брошенных коммуналок. Жизнь моя в пустом здании была романтичная, но страшноватая. Когда я читал «Шпионский роман» Б. Акунина, где главного героя держали в плену в таком вот опустевшем доме в центре довоенной Москвы, я представлял себе именно это моё временное жилище.
Кроме подобного не роскошного, но всё же городского, жилья, в Москве было значительное число домов совершенно деревенских. Зачастую на задворках «сталинок» можно было отыскать избы, где зимой надо было самим топить печь и разгребать снег от дверей до калитки, а коммунальные удобства ограничивались лампочкой Ильича, водоразборной колонкой на улице и деревянным сортиром на задах. Кроме того, в черте столицы находились реальные деревни, куда можно было добраться на трамвае или на автобусе. Одна из таких деревень на юго-западе Москвы называлась Черёмушки. Именно здесь был один из первых районов советского массового индустриального жилищного строительства, благодаря чему Черёмушки прославились на всю страну.
Романтика старья
Новые парадные московские «сталинки» тоже славили. В кино про советскую Москву жизнь протекала на фоне красивых высоких фасадов, украшенных колоннами и прочими финтифлюшками. Но, как уже говорилось, у государства денег не хватало даже не сплошную застройку центральных улиц.
Поэтому довольно часто кварталы сталинского ампира чередовались с домами, построенными, как говорил Остап Бендер, до исторического материализма. Тут были и вполне крепкие двухэтажные дома, в первом этаже которых находился какой-нибудь магазин, парикмахерская или аптека, а на втором этаже было жилье. С наступлением вечера окошки второго этажа расцвечивались жёлтым или оранжевым светом. Оранжевые абажуры были в моде и создавали какое-никакое чувство уюта.
До сноса этих домиков руки у начальства не доходили. К тому же общего вида эти аккуратные и крепкие здания не портили. Вот и стояли они, мозоля глаза нескольким поколениям жителей квартала, приживаясь и становясь своеобразными памятниками старины. Романтике этих кусочков старой Москвы способствовало также и то, что двери в их подъезды не запирались, а зимой внутри были тёплые батареи. Очень удобно для влюблённых!
Чуть попозже, когда воинствующий атеизм потерял все свои зубы, стали обращать внимание на чудом уцелевшие в центре города церковки и церкви. Началось всё с Церкови Симеона Столпника на Поварской улице. Тогда Поварская носила имя революционера Воровского, но не на Воровской же улице быть церкви!
Церковь Симеона Столпника чудом уцелела при прокладке Нового Арбата. Она была почти разрушена, её восстановили, разместили там подходящее учреждение, Всероссийское общество охраны природы. И вдруг оказалось, что церковь 17-го века вполне себе вписалась в модерновый проспект века 20-го. Контраст старого и нового! Культурное наследие! Ох и ах!
Первый опыт оказался удачным, и многие архитекторы принялись вписывать знаменитые и не очень московские церкви в городской пейзаж. Прекрасно вписалась в сутолоку министерских зданий на площади Варварских ворот (которая некоторое время была площадью Ногина) церковь всех святых на Кулишках, образец нарышкинского стиля московской церковной архитектуры.
Другой образец этого же стиля, церковь Архангела Михаила в подмосковном Тропарёве, полюбили и сделали знаменитой фотографы. Покрашенная в красный цвет церковь, словно знаменитая модель, позволяла фотографировать себя и так, и этак: то на фоне высотных корпусов, то на фоне дальнего здания Московского университета (ещё одна знаменитая московская сталинка), то просто так, среди пейзажа, на семи ветрах. Ну, как же такую красавицу не полюбить?
Деньги решают всё
Моя Москва – это Москва с 1972 по 1978 год. Сейчас, глядя на эти годы с очень далёкого расстояния, я вижу, что именно в 1970-е годы произошло превращение Москвы действительно в город. Деревня уползла насовсем куда-то далеко, за станцию Хлебниково.
В чём причина? Причина в том, что советская страна, наконец-то, выделила деньги на массовое жилищное строительство.
Откуда появились эти совсем не малые деньги? В первую очередь, от закрытия многих амбициозных, хотя и не нужных проектов в северных и восточных районах страны. До этого они сооружались в рамках ГУЛАГа. Дешёвая рабочая сила заключённых значительно удешевляла смету. В новых условиях эти «стройки коммунизма» оказались слишком дорогими.
Программа массового строительства дешевого жилья была запущена в конце 1950-х годов, а в начале 1970-х годов эта программа, наконец, дала результаты. В Москве начали исчезать бараки и избы, стали расселяться коммуналки. На окраинах появились спальные районы, застроенные более удобными девятиэтажками.
В 1972 – 1973 году мне довелось жить в таком районе, построенном на месте бывшей подмосковной деревни Вешняки. Собственно, от Вешняков осталась железнодорожная платформа и церковь (кстати, действующая). А на месте деревни и окрестных полей за два года выросли дома, были проложены улицы и построены несколько торговых центров. До этого великолепия благодаря метро можно было добраться из центра минут за сорок. Москва выросла в несколько раз, но жить в ней стало не в пример удобнее и веселее.
