Моё детство прошло под сенью акаций. Акациями была засажена вся улица Чернышевского. Одна из них заглядывала в окно дома №42, и летним утром сквозь продолговатые листочки в комнату пробивались рассветные лучи
Акации были деревья высокие, доставали до крыши. Когда они старели, их спиливали и продавали на дрова. Толстые пни корчевали и на то же место высаживали молодые деревья. Старый дом №42 пережил смену никак не меньше трёх поколений уличных акаций.
В мае акации покрывались белыми душистыми цветами. Их запах не разносился далеко и не кружил голову, как это происходит с жасмином. Но цветы пахли нежно, и кое-кто рвал их, чтобы поставить дома в кувшинчик или просто в банку. Дня два такой букет выдерживал, хотя пахнуть переставал уже через несколько часов. Впрочем, для дам, очарованных запахом белой акации, в магазинах продавались духи с соответствующим названием. Неплохой подарок был на Восьмое марта.
Запах цветов белой акации приманивал не только женщин, но и пчёл. В июле – августе на городском базаре появлялся светлый мёд акации. Мёд был нежный, и сперва казалось, его можно есть каждый день большими ложками. Но через несколько дней к лакомству уже не тянуло. Остатки душистой прелести засахаривались на дне литровой банки. Ах, приедается всё, и сладкое, и романтика!
Касательно романтики. Белая акация была окружена романтическим флёром. Таким же как запах её майских цветков: не сильным, не назойливым, но приятным и не забываемым. Совсем недалеко от города Мелитополя, в котором мне посчастливилось родиться и вырасти, находилась Одесса, одним из эпитетов которой была строчка, пропетая когда-то Утёсовым: «в цветущих акациях город». Одесса – нескончаемый резервуар романтики. Не удивительно, что в этом городе происходит действие последней оперетты Исаака Дунаевского, которая называется… конечно, «Белая акация». Оперетта – это замечательно. Лёгкий, почти невесомый сюжет. Любовь, песни и танцы, красивые девушки, славные китобои. Впрочем, сейчас китобои не актуальны. Но романтика актуальна всегда.
А немного подальше, чем Одесса, но тоже относительно недалеко, находился город Киев. Жизнь этого города в весёленькие годы Гражданской войны описал с большим знанием дела киевский уроженец Михаил Булгаков. Его пьеса называлась «Дни Турбиных» и в 1930-е годы стойко держалась на сцене Московского Художественного Театра. Говорят, что сам товарищ Сталин её раз двадцать смотрел.
Пролетарский поэт Владимир Маяковский был современником Булгакова, и в 1929 году тоже написал пьесу под названием «Клоп». Второе действии этой пьесы происходит через 50 лет, в светлом коммунистическом будущем. В этом будущем имя Булгакова внесено в словарь умерших слов, абсолютно не знакомых людям, живущим в 1979 году. Надо ли напоминать, что именно в эти годы имя Булгакова вынырнуло из безвестности и становилось всё более популярным. Роман «Мастер и Маргарита» был опубликован в конце 1966 года. А в 1970 году появился кинофильм «Бег», в котором Гражданская война была показана с точки зрения, сильно отличающейся от официальной. Маяковскому бы не понравилось, но большинство советских кинозрителей были в восторге. «Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, налейте вина!» Эта песня тогда уже была в моде.
Вслед за суровым «Бегом» в 1976 году вышел лирический трёхсерийный телефильм «Дни Турбиных», в котором хорошие актёры сыграли старую пьесу, и сыграли хорошо, трогательно. Верхом трогательности был эпизод, в котором уже почти «бывшие» люди пели романс «Белой акации гроздья душистые».
Говорят, этот романс был популярен до революции, и русские эмигранты его любили. «Белой акации цветы эмиграции» произносит Остап Бендер в «Двенадцати стульях», когда предполагает, что Киса Воробьянинов прибыл в город Старгород прямо из Парижа. Но для зрителя 1970-х годов этот романс отдавал нафталином, его бы просто не заметили. Вот композитор В. Баснер и поэт М. Матусовский и пересочинили его, перепели «Белой акации гроздья душистые» на новый лад. В как бы реалистическом фильме про Гражданскую войну зазвучала почти КСП-шная песня. Зазвучала, и была принята с энтузиазмом, добавив ещё немного романтического флёра к образу белой гвардии и белой акации.
Но жизнь беспощадна к романтике и романтикам. Она заставила меня и многих моих друзей оставить бывшую Родину и привыкать к другому языку, другой истории, да просто к другому климату.
Капитально меняя жизнь, невольно готовишься к разным потерям. Но в новых природных условиях обнаружилась потеря, о которой никто из нас даже не подозревал. Мы потеряли белой акации гроздья душистые.
Вдруг оказалось, что акация, которая произрастает в здешних пустынях, совсем не то дерево, которое мы привыкли называть акацией в детстве и в юности. Листья у этой, настоящей, акации оказались более узкими, и цветы выглядели совсем по-другому: маленькие жёлтые пушистые шарики. Такие цветы люди моего поколения привыкли называть мимозами. В советское время к Международному женскому дню эту мимозу в огромных количествах завозили в крупные города с Черноморского побережья Кавказа. Так вот, это была не мимоза совсем, а акация серебристая (Acacia dealbata).
Акацию можно спутать с мимозой, и в этом нет ничего удивительного. Оба растения принадлежат к семейству бобовых, значит должны быть похожи. Цветы акации, на самом деле, должны быть жёлтыми пушистыми кругляшами, а не свисать с веток белыми гроздьями.
А та белая акация, которая стала названием советской оперетты и псевдо-дореволюционного романса, это не акация совсем, а другой вид, тоже принадлежащий к семейству бобовых, который называется робиния ложноакациевая. В пору воскликнуть драматически, обращаясь к композитору Дунаевскому: «Исаак Осипович, произошла трагическая ошибка!» Хотя ничего трагического, обычная наука, чудеса классификации.
Название роду робиния дал знаменитый натуралист Карл Линней. Этим он пожелал увековечить память о французском ботанике и травнике Жане Робене (Jean Robin; 1550 – 1629) и его сыне Веспасьене.
Робен служил садовником при дворе трёх французских королей Генриха III, Генриха IV и Людовика XIII. Круг обязанностей учёного был широк. Робен сконцентрировался на выращивании лекарственных растений и высаживании новых сортов деревьев с дальних континентов. Робиния происходила из Северной Америки, с Аппалачских гор. В 1601 году Жан Робен посеял первые в Европе семена робинии, завезенные из-за океана. Историки даже знают, в каком месте он это сделал. В распоряжении Робена было два сада, и их он использовал для выращивания новых сортов растений. В самом центре Парижа, в бывшем саду Медицинской школы, который находится напротив Собора Парижской богоматери, робиния растёт и цветёт до сих пор. Ещё одно старое дерево, которое в 1636 году посадил сын Жана Робена Веспасиен (1579-1662) тоже дожило до нашего времени и растёт в Парижском саду растений. Почти 450 лет на Европейской земле, не шутка!
Робинию долго считали разновидностью акации. Только столетие спустя после акклиматизации этого дерева в Европе, Карл Линней определил, что это другой вид и назвал этот вид в честь Жана Робена. Робинию называют часто также «ложной акацией», поскольку только опытный ботаник сможет отличить разницу между двумя видами.
Деревья робинии отлично подходили для посадки в городе. Они быстро росли и легко переносили загрязнённую городскую среду. И даже облагораживали её. Поэтому робинией охотно засаживали многие южные европейские города. Одесса, Киев и мой родной Мелитополь исключениями не были.
